Мои достоинства относительны, как и законы Ньютона, сверкают в родной местности и блекнут в иных, более изобильных мужской привлекательностью краях

Книга «Как же её звали?» получила название от одного из рассказов, входящих в сборник. Хочется сказать, самого пронзительного и сентиментального, но это будет неправдой – из новелл, собранных под одной обложкой (украшенной, кстати, фрагментом картины Жана-Леона Жерома «Фрина перед судом ареопага»), трудно выбрать «самый-самый», они все очень хороши. И нет ощущения, что читаешь сборник. Создаётся впечатление, что это части одного целого, хотя нет никаких сюжетных перекличек, и даже герои у всех историй разные, но кажется при прочтении, что ты слушаешь истории из жизни одного приятеля, который без особой грусти, но и без радости, повествует тебе про пережитое.

Ест он профитроли брезгливо, с желанием и одновременным отвращением. С профитролями у него, как у взрослых со шлюхами

Трущобы, коммуналки, двушки, трёшки, съёмные квартиры и долгожданная личная жилплощадь, дешёвый портвейн и поцелуи в курилке, матери-одиночки и умирающие старухи, молодые специалисты, подающие надежды студентки и пенсионеры, дачные участки в шесть соток, метро и маршрутки, закулисье среднего ресторана и подковёрье издательского дома – прозаичнее некуда, но вопреки этому, Снегирёв поэтичен в каждой своей строчке (именно поэтому слово «проза» на протяжении всей рецензии я упорно заключаю в кавычки).

Любую бучу против гомиков они сами и затевают. Те, кто трусит, кто сам себе признаться не может, а осмелившимся завидует и люто их ненавидит

Сентиментальность не мешает говорить грубо, а мягкая манера речи не исключает циничных замечаний. Проза Снегирёва не соплива и не беззуба. Он, конечно, жалеет своих героев и любит, но любит их такими, какие они есть, без прикрас или оправданий. Словно хроникёр, он фиксирует поступки (или их отсутствие), не давая однозначной оценки. Не его это дело оценивать. Этим займётся читатель, если захочет, а писатель передаёт то, что «видит» своим воображением. А то, что получилось, глубину, чёткость, перспективу и правду «фотографических снимков», сделанных его пером, пусть критикуют другие. Единственно, что позволяет себе фотограф – включить режим сепия, превращая отнятые у жизни мгновения в пропитанные ностальгией и грустью снимки. В документы, подтверждающие: «прожито». В доказательства жизни.